Весна и война наступили сразу. Снежные валы разваливались. Светлая
вода затопила тротуары. Собачки стали покушаться друг на друга. Газетчики что
есть силы орали:
— Капитан Садуль французов надуль!
Были новости еще трескучей.
На Украину шли большевики. Была объявлена мобилизация и отменена
тридцать седьмая статья расписания болезней, освобождающих от военной службы.
Словом, был девятнадцатый год1.
Колесников пошел прямо на сборный пункт. Там уже началось великое
собрание белобилетчиков, и близорукие стояли толпами.
В толпах этих ломался и скрещивался солнечный блеск. Близорукие так
сверкали двояковогнутыми стеклами своих очков и пенсне, что воинский начальник
только жмурился, приговаривая каждый раз:
— Ну и ну! Таких еще не видел!
Над беднягами смеялись писаря:
— Стеклянная рота!
Близорукие испуганно ворошились и поблескивали. Множество косоглазых
озирало небо и землю одновременно. В лицах астигматиков была сплошная кислота. Надеяться
было не на что.
Бельмо не спасало. Болезнь роговой оболочки не спасала. Даже
катаракта не спасла бы на этот раз. К городу лезли большевики. Поэтому
четырехглазых гнали в строй. Косые блямбы шли в строй.
Человек, у которого один вид винтовки вызывал рвоту, легендарный
трус Сема Глазет тоже попался. Его взяли в облаве.
Вечером стеклянной роте выдали твердые, дубовые сапоги и повели в
казармы. В первой шеренге разнокалиберного воинства шел Колесников.
Во всей роте он один не носил очков, не дергал глазами, не стрелял
ими вбок, не щурился и не моргал, как курица. Это было удивительно.
Ночью в небе шатались прожектора и быстро разворачивались розовые
ракеты. Далеким и задушевным звуком дубасили пушки. Где-то трещали
револьверами, словно работали на ундервуде, — ловили вора.
Рота спала тревожным сном. Семе Глазету снился генерал Куропаткин и
мукденский бой2.
Иногда в окно казармы влетал свет прожектора и пробегал по лицу
Колесникова. Он спал, закрыв свои прекрасные глаза.
Утром начались скандалы.
Рядовому второго взвода раздавили очки. Усатый прапорщик из унтеров
задышал гневом и табачищем, как Петр Великий.
— Фамилие твое как?
— Шопен! — ответил агонизирующий рядовой второго взвода.
— Дешевка ты, а не Шопен! Что теперь с тобой делать? Видишь
что-нибудь?
— Ничего не вижу.
— А это видишь?
И рассерженный прапорщик поднес к самому носу рядового Шопена такую
страшную дулю, что тот сейчас же замолчал, будто навеки.
Медали на груди прапорщика зловеще стучали. Вся рота, кроме
Колесникова, была обругана. Больше всех потерпели косые.
— Куда смотришь? В начальство смотри! Чего у тебя глаз на чердак
лезет? Разве господин Колесников так смотрит?
Все головы повернулись в сторону Колесникова.
Украшение роты стояло, отчаянно выпучив свои очи. Ярко-голубой
правый глаз Колесникова блистал. Но левый глаз был еще лучше.
У человека не могло быть такого глаза. Он прыскал светом, как
звезда. Он горел и переливался. В этом глазу сидело небо, солнце и тысячи
электрических люстр. Сема пришел в восторг и чуть не зарыдал от зависти. Но
начальство уже кричало и командовало. Очарование кончилось.
Ученье продолжалось еще неделю.
Звенели и разлетались брызгами разбиваемые очки. Косые палили
исключительно друг в друга. Рядовой Шопен тыкался носом в шершавые стены и
беспрерывно вызывал негодование прапорщика. Утром стеклянную роту должны были
грузить в вагоны, на фронт.
Но уже вечером, когда косые, слепые и сам полубог Колесников спали,
в море стали выходить пароходы, груженные штатской силой.
В черное, лакированное небо смятенно полезли прожектора. Земля
задрожала под колесами проезжающей артиллерии. Полил горячий дождь.
Утром во дворе казармы раздались свистки. Весь город гремел от
пальбы. Против казармы загудела и лопнула какая-то металлическая дрянь.
В свалке близоруких и ослепленных бельмами прапорщик искал
единственную свою надежду, украшение роты, полубога Колесникова.
Полубог лежал на полу. Сердце прапорщика моталось, как маятник.
— Колесников, большевики!
Колесников привстал на колени. Правый глаз его потух. Левый был
угрожающе закрыт.
— Что случилось? — закричал прапорщик.
Полубог разъяренно привстал с колен.
— Ничего не случилось! Случилось, что глаз потерял. Дураки ваши
косоухие из рук вышибли, когда вставлял его, вот что случилось.
И он застонал:
— Лучший в мире искусственный глаз! Где я теперь такой достану?
Фабрики Буассон в Париже!
Прапорщик кинулся прочь. Единственная подмога исчезла. Спасаться
было не с кем и некуда. Оставалось возможно скорее схоронить погоны и медали.
Через пять минут прапорщик стоял перед Глазетом и, глядя на
проходивших по улице черноморцев, говорил:
— Я же сам скрытый большевик!
Сема Глазет, сын буржуазных родителей, заревел от страха и упал на
пол.
——————————————————————
Автограф
и машинопись находятся в РГАЛИ. ф.
1821. оп. 1.
ед. хр. 88. тексты не
идентичны. Предположительно рассказ написан для «Гудка» в 1923 году и
тематически перекликается с опубликованным рассказом «Рыболов стеклянного
батальона» («Гудок», 1923, 1 дек.). Печатается по машинописи. Подпись: И.
Фальберг.
1 «Мало комуизвестно, — писал Лев
Славин, — что Ильф был некоторое время в частях гражданской войны. Он почти
никому не говорил об этом». Летом 1919года Ильф служил в 1-м Караульном
советском полку, сформированном из негодных к строевой службе призывников. По
воспоминаниям служившего вместе с ним скульптора М.И. Гельмана, когда полк
проходил мимо БУПа (Бюро украинской печати) на Пушкинской улице, 11, кто-то из
вышедших на крыльцо журналистов с насмешкой воскликнул: «Стеклянный батальон!».
2 А. Н. Куропаткин во
время русско-японской войны был главнокомандующим вооруженными силами (с
октября 1905 г.). Смещен после поражения российских войск под Мукденом.